Бабушка умерла сегодня. Может быть, завтра я всё-таки в это поверю. Пока же мне кажется, что где-то есть калитка в прошлое воскресенье, когда я сидела в её больничной палате, мы перешучивались совсем как во времена моего детства, и никто и не думал умирать. Кажется, я могу шагнуть туда - и сказать какую-нибудь глупость вроде: "Представляешь, мне говорили, что тебя больше нет. Какая чушь!" Я, конечно, тут же спохвачусь, что сморозила глупость, нельзя же так. И тогда можно будет шагнуть ещё в одну калитку, и ещё в одну, а потом оказаться где-нибудь на даче, под бескрайним звёздным небом, лет этак двадцать назад. И деревья ещё высокие, и пруды ещё бездонные, и я лезу в окно, потому что мы трое - я, бабушка и тётя - ухитрились потерять ключи от дома, а запасных нет, и надо как-то выкручиваться, и я карабкаюсь в потемках, а бабушка светит мне фонариком, и оглушительно трещат кузнечики, и всё хорошо.
Кончилось детство. Я никогда не думала, что его хранят именно бабушки, но видимо это так, потому что только теперь - в мои нежные двадцать восемь - я понимаю, что детство кончилось навсегда.
Я с ней даже попрощаться не успела - та ещё внучка. Как же я устала ничего не успевать...