Оказывается, было время, когда я баловалась фанфикшеном (я и забыла уже!). Эту штука написана примерно сто лет назад - под новый 2008-й год. Может, и я её и вешала куда-то, но где теперь тот блог, и где теперь те снега, а?
Сейчас я бы такого не написала - неловко за себя, право слово. Но в честь запрета на самоцензуру и в честь поездки в Баварию - э-эх, пусть живёт в том виде, в котором нашлось. Братья Элрики, празднующие почему-то именно новый год (с другой стороны, ну не рождество же им праздновать!) в какой-то абстрактной хибаре на отшибе баварской вселенной - почему бы нет? Ал, страдающий глубоким склерозом на почве переутомления (куда-то он у меня поступал по сюжету, но эта часть не сохранилась) - почему бы нет, опять же?
Если бы я писала что-то теперь, я писала бы, конечно, о другом. Не о созависимости, это уж точно. Не о безусловной братской любви. Может быть, напишу даже - самоцензуре бой, в конце концов. Где бы только время на это взять?
Fullmetal Alchemist, Шамбалла. Наш мир. Братья Элрики в количестве двух штук. Джен и патока. Сюжет не завезли.Никогда не расставаться, брат
Никогда не расставаться, брат
- Эй, братец! - кричит один из мальчишек, запуская во второго снежком. Попадает, и старший с возмущенным воплем кидает в братишку не целясь один за другим "снаряда", все мимо. Потеряв терпение, кидается вперед под градом выстрелов и сбивает брата с ног, валя в сугроб. Снег мягкий, пушистый, почти теплый, и всё же врезается холодом в запястье, не закрытое перчаткой, покусывает щеки. Братья катаются в нём, потешно сражаясь, и ледяная вода стекает за шиворот, заставляю отчаянее бороться и громче смеяться. Наконец, возня прекращается. Ал прижимает старшего брата к земле. Тот хохочет, отбрыкиваясь. Их шапки давно слетели с голов, и длинная - на зависть многим девушкам - коса старшего так и хлещет по снежному ковру.
- Ал? - спрашивает Эдвард; в его глазах мелькает тень беспокойства - Не простудишься?
Младший брат не любит этот вопрос. Он только сильнее вдавливает Эда в снег, пока тот не возобновляет отчаянное сопротивление и не скидывает братца в сторону. Стоя на коленях, они охапками сгребают снег, кидая его друг в друга и смеясь. Потом отряхиваются и отфыркиваются. Наперегонки, по глубокому снегу, бегут по зимнему лесу. Вывалившись на дорогу, пытаются отдышаться, пыхтя и отфыркиваясь, потом снова кидаются бежать - до самой деревни. Стучатся в дверь и долго ждут ответа, в последний момент начиная приглаживать волосы и отряхиваться.
- Эдвард, Альфонс! В каком вы виде? - шутливо возмущается пожилая фрау Мюллер, пропуская ребят в прихожую.
Мальчишки, смущенно переглядываясь, снимают верхнюю одежду и топают в свои аппартаменты.
- Братик, - шепчет младший - она так похожа на...
- Тетушку Пинако, да, Ал? - голос старшего звучит немного виновато, - Это только кажется. Совсем другой человек, ты же знаешь.
Ал смотрит на старшего брата и кивает серьезно. Ни он, ни Эд ещё не определились, что лучше: искать людей, похожих на своих друзей из той, прежней, жизни или держаться от них подальше. Как бы там ни было, эта старушка - единственный человек, у которого они смогли снять комнату в загородном домике в канун нового года.
Остаток дня проходит в сосредоточенных приготовлениях: братья таскают дрова, вновь разжигают потухший было камин, в четыре руки стряпают и накрывают на стол. Фрау Мюллер необычайно благосклонна к чужакам. То ли от тягучего старческого одиночества, то ли от того, что чувствует в них что-то смутно знакомое, неожиданно родное.
Они празднуют вместе: двое мальшек и бодрая, язвительная старушка. Мальчики поднимают бокалы - то за новый и лучший год, то за счастье, то за удачу. Младший вдруг начинает кашлять, поперхнувшись терпким вином. Старший смотрит на него с испугом, который хоть и сменяется затем улыбкой, все же заставляет Эда накинуть брату на плечи теплый плед. На всякий случай. Фрау Мюллер поднимает тост за молодость, неизведанные дороги и приключения, а мальчишки только переглядываются и ближе придвигаются друг к другу.
А потом, когда фрау Мюллер поднимается к себе, когда на безоблачном небе зажигаются сотни звезд, и в соседних домиках гаснет свет, Ал, нехотя накинув куртку, выбегает на улицу и падает в снег, раскинув руки. Эд, после мучительных сомнений и обмена грозными взглядами, с обреченным видом падает рядом, голова к голове с младшим братом.
- А звезды тут совсем другие, братик...
- Другие, но всё же похожие. Рассказать тебе о них? Вот это - Полярная звезда...
Они лежат, молча вглядывась в чужие, далекие-далекие звезды. Младший поднимает руку, словно пытаясь коснуться горящих белым золотом точек, и старший вытягивает руку вслед за ним. Касаясь пальцев брата своими пальцами, каждый из них думает об одном и том же, загадывает общее желание на двоих.
Никогда не расставаться, Ал.
Никогда не расставаться, Эд.
Никогда.
Разбитая чашка
Разбитая чашка
Его будит даже не кошка - звон разбитого стекла. Заваленный учебниками стол, тетрадь в кофейных брызгах, осколки на полу.
Алхимический круг. Совсем просто - не приходится задуматься, рука чертит его сама. Естественная реакция алхимика на разбитое стекло. Это просто! Только мела нет, хотя лежал всегда в кармане куртки.
Ал растерянно хлопает себя по карманам, потом, все так же бездумно, рутинно, почти не глядя, чертит круг шариковой ручкой на листе бумаги. Круг получается маленьким, но для разбитой чашки большего не надо. Он прижимает пальцы к листу. Потом снова. Потом ещё раз.
Никакой реакции. Реакция не идёт.
Что-то не так с чертежом. Это неприятно. Он слишком давно не практиковался в обычной алхимии, полагаясь на перчатки и свою уникальную способность, так часто его выручавшую. Видимо, что-то забыл. Это бывает - просто затмение. Говорят, есть люди, которые и имя-то своё ухитряются забыть. Но это уже совсем смешно.
Сосредоточившись, он рисует круг заново. Опять не так.
Только бы брат не увидел. Стыдно. Такая мелочь - но совсем из головы вылетела. И чашку эту разбитой брату видеть ни к чему - она не его, Ала, а того, Альфонса Хайдерика. Зря он её вообще с полки взял.
Ладно. Ничего. Вот сейчас...
И снова не так. Ал методично освобождает на заваленном учебниками столе место, берет очередной лист бумаги и начинает вспоминать, чертя: треугольник, ещё один, круг внутри круга, их объединяющий...
Всё верно! Но реакции нет.
Лучше взять мел.
Лучше мела работает только кровь. Но резать себе пальцы из-за чашки.
Ал морщится. Выдавливает из указательного пальца красные капли. Их не хватает, и он снова тянется за ножом. Это похоже на...
Исступление?
- Ал, ты что делаешь?
Брат стоит в дверном проеме: сонный, всклокоченный, растерянный.
- Ал, зачем ты?
- Но... чашка разбилась. Я сейчас всё поправлю. Только разберусь - в чем тут проблема.
Брат смотрит на него, на ворох бумаг, на кровавое пятно на столе, на равнодушную кошку, и взгляд его из лениво-сонного становится обреченно-больным.
- Ал. Хватит. Это Мюнхен. Тут алхимии нет.
- Но брат... - он ещё не совсем понимает, совсем не понимает. Он шагает к окну, отдергивает занавески и вместо знакомого Ризенбула видит чужие, безликие дома.
И Эд с тоской наблюдает, как исчезает задор, исчезает легкость. Рана открылась и тут же заросла, но шрам остался.
Безжизненным, деревянным голосом Ал говорит:
- Иди спать, брат. Я всё уберу. Может, её ещё склеить можно.
- Не нужно.
Тут ещё была пара фраз о том, как Эд под утро крадучись выбрасывал эту самую чашку, трогательно во что-то её завернув. Прощаясь, что ли? Не помню, что я там хотела такого сказать.